Он ответил — на этот раз вполне искренне:
— Дело не только в моём беспокойстве. Главное — поступить так, как будет лучше для тебя.
— Ну, что ж, вероятно, в конце концов, я поступлю так, как подсказывает здравый смысл. Сделаю аборт. Но я должна сначала всё это обдумать, обсудить.
— Если ты придёшь к такому решению, я тебе помогу. Но нельзя раздумывать слишком долго.
— Вероятно, да.
— Послушай, Гвен, — сказал Вернон, стараясь укрепить её в этой мысли, — это же делается быстро и в смысле здоровья ничем тебе не грозит, ручаюсь. — Он принялся рассказывать ей о шведской клинике, сказал, что возьмёт на себя все расходы, а администрация авиакомпании пойдёт навстречу и доставит её туда.
— Когда мы будем лететь обратно, я уже приму решение, обещаю тебе, — мягко сказала Гвен.
Вернон взял со столика счёт, и они встали. Гвен уже нужно было спешить, чтобы быть на месте и встречать пассажиров, отлетавших рейсом два.
Когда они выходили из кафе, Гвен сказала:
— Вероятно, мне ещё очень повезло, что я имею дело с таким человеком, как ты. Многие мужчины просто бросили бы меня без лишних слов.
— Я никогда тебя не брошу.
Но он уже знал теперь наверняка, что бросит её. Когда всё — и Неаполь и аборт — будет позади, он порвёт с Гвен, положит конец их связи; он постарается сделать это как можно деликатнее, но разрыв должен быть окончательным и полным. Осуществить это будет не слишком трудно. Придётся, конечно, пережить несколько неприятных минут, когда Гвен узнает о его намерении, но она не из тех, кто устраивает сцены, он уже убедился в этом теперь. Так или иначе, он с этим справится, да ему и не впервой — он уже не раз успешно выпутывался из любых интрижек.
Хотя, правду сказать, с Гвен дело обстояло иначе, чем с другими. Ни одна женщина не занимала его так, как она. Ни с одной женщиной не было ему так хорошо. Расстаться с ней будет ему нелегко, и он знал, что впоследствии ещё не раз у него возникнет соблазн изменить своё решение.
И всё же он его не изменит. Придя к какому-либо решению, Вернон Димирест неуклонно его выполнял. Да, так было всегда. Он воспитал в себе самодисциплину, и она вошла у неге в привычку.
К тому же здравый смысл подсказывал ему, что если он в ближайшее время не порвёт с Гвен, потом у него не хватит на это сил. И тогда не спасёт никакая самодисциплина: он просто не сможет отказаться от неё. А если так, значит, он будет связан по рукам и ногам. Тогда уже ему самому потребуется узаконить их отношения, и это повлечёт за собой тяжёлую ломку всей жизни: семья, работа, душевный покой — всё полетит к чёрту. А ведь он твёрдо решил, что надо этого избежать. Лет десять — пятнадцать тому назад это, пожалуй, ещё было возможно, но не теперь.
Он тронул Гвен за локоть.
— Ступай вперёд. Я сейчас приду.
В главном зале в поредевшей на мгновение толпе пассажиров он заметил фигуру Мела Бейкерсфелда. Вернона Димиреста не пугало, что его увидят вместе с Гвен, тем не менее было бы глупо афишировать их отношения перед родственниками.
Вернон видел, что его шурин погружён в разговор с лейтенантом Недом Ордвеем — молодым, славным и весьма энергичным негром, начальником полицейского отделения аэропорта. Вполне возможно, что Мел, поглощённый разговором, и не заметит его. Это вполне устраивало Димиреста, который совершенно не стремился к такой встрече, хотя и не собирался намеренно её избегать.
Гвен скрылась — лишь на мгновение в толпе мелькнули её стройные ноги с тонкими щиколотками… O Sole Mio… Скорей бы уж Неаполь!
Чёрт побери! Мел Бейкерсфелд всё-таки увидел его.
— Я искал вас, — говорил лейтенант Ордвей Мелу. — Мне сейчас стало известно, что к нам должны пожаловать гости. Сотни две-три, а может, и больше.
Сегодня начальник полиции аэропорта был одет в форму. Высокий рост и осанка делали его внушительным, похожим на вождя какого-нибудь африканского племени, вот только голос у него звучал неожиданно мягко.
— У нас и так уже немало гостей, — сказал Мел, окидывая взглядом шумный, заполненный людьми зал и направляясь к своему кабинету. — Их даже не сотни, а тысячи.
— Я имею в виду не пассажиров, — сказал Ордвей. — Я говорю о тех, что могут причинить куда больше хлопот.
Он рассказал Мелу о митинге протеста, состоявшемся в Медоувуде. Теперь, после закрытия митинга, большинство его участников направляются в аэропорт. Об этом митинге в Медоувуде и о том, какие он преследует цели, лейтенанту Ордвею сообщили репортёры телевидения и попросили разрешения установить свои камеры в здании аэровокзала. Переговорив с ребятами из телевидения. Ордвей позвонил приятелю из газеты «Трибюн», и тот вкратце изложил ему суть репортажа, который только что передал в редакцию репортёр, присутствовавший на митинге.
— А, чёрт! — проворчал Мел. — Надо же было им выбрать именно сегодняшний вечер! Нам и без них хватает забот.
— Мне кажется, они именно на это и рассчитывают: надеются, что при такой обстановке им удастся большего добиться. Вот я и подумал, что мне следует, пожалуй, предупредить вас, потому что они, наверное, захотят разговаривать с вами, а также, возможно, и с представителями Федерального управления авиации.
Мел сказал угрюмо:
— Федеральное управление уходит в подполье всякий раз, как только начинаются какие-нибудь осложнения вроде этих. И появляется на свет божий лишь после того, как прозвучит отбой.
— Ну, а вы как? — Полицейский усмехнулся. — Вы тоже намерены уклониться?
— Нет. Можете передать им, что я готов принять их представителей. Человек пять-шесть, не больше, хоть я и считаю, что в такой момент это пустая трата времени. Я же ничего не могу предпринять, решительно ничего.